Он жил той жизнью, которой не живут люди. Не выживают. Видеть его близко было страшно — как заглядывать в бездну, или на ту сторону. «Break on through to the Other Side». Моррисона, он, кстати, любил не меньше, чем Егора Летова. С Летовыми они были знакомы, но шапошно. А вот с Женей Колесовым, в прошлом директором «Гражданской обороны», они были близкие друзья, и с Димой (Лукичем) Кузьминым и, даже, по странному стечению обстоятельств, с Ромой Неумоевым подружились, когда Рома перебрался в Печоры. Он помогал организовывать похороны.
Он был одним из них — хиппи, или панком, или еще кем-то. Не знаю, как назвать то молодежное движение, которое зародилось в конце восьмидесятых, когда люди вышли из-под гнета лжи, когда захотели жить по-другому, идти до конца, воевать за добро, может быть не понимая, в чем оно, но главное — до конца. И вот он шел. Несгибаемый. Сильный до жути, и от этой силы тоже становилось страшно. Остальные сворачивали, заводили семьи, покупали машины, строили дачи, или просто спивались, или скалывались, а он все шел один по северной глуши и только самые близкие знали, чего это ему стоило.
Шел от рок-н-ролла к вере, от веры к священству, от священства к смерти. Я знаю много священников, хороших священников, но равного ему знал только одного. Совершенно другого по сути, но равного по силе. По тому, как человек не сгибается, не отступает, всему радуется, всему надеется. Идет свой путь до конца. Всегда ведь можно отступить, а они идут.